Теплые и ламповые. Почему выбираем аналоговые вещи

Почему в наш постиндустриальный век многие все чаще смотрят в сторону аналоговых вещей? Аналоговых в широком смысле - механических часов, пленочных фотоаппаратов, виниловых пластинок и бумажных книг. Ведь электронные варианты куда удобней: часы не требуют ежедневного подзавода, фотография проявляется мгновенно, а книги не занимают все свободное пространство дома. Что такого в олдскульных вещах, что мы готовы обменять скорость и экономию на растрату времени и старомодную сложность?

Есть ощущение, что наша голова не поспевает за руками. В том смысле, что человек так хорошо и быстро научился совершенствовать технологию, пользуясь неокортексом, что древний рептильный мозг его отстал, как аутсайдер от фаворита на лексингтонгском ипподроме. Электронные вещи суют нам в руки эффективность и мобильность, а душа просит уникальности и вещественности. У нас есть чувства: зрение, слух, вкус, обоняние и осязание, - и ни одно из них не желает сидеть без дела. Нам приятно вдыхать аромат страниц свежеизданной книги, слышать удары буквенных рычажков пишущей машинки, вручную заводить механические часы, трогать бумажную открытку, видеть перед собой живого человека, а не образ из движущихся пикселей на экране смартфона. Александр Секацкий писал о том, что “желанная вещь современности заведомо выдвинута в будущее; ничем не отягощенная, она парит над кромкой материализации”. Но мы, что-то древнее в нас, тоскуем по обаянию реальных физических предметов, которых в нашей жизни становится все меньше.

Наверное, это может быть и стариковская грусть-ностальгия по утраченному прошлому миру или банальная технофобия, но это лишь часть возможного объяснения. Обаяние аналоговых вещей скорее всего порождено другими, более глубокими причинами. 

Современный человек настолько зависим от культа занятости, что неоптимальное расходование рабочих часов и досуга может восприниматься как что-то постыдное или даже опасное. Аналоговые вещи как бы против нашей воли дают это снадобье неспешности, благостного замедления времени. Увлечение плёночной фотографией может быть выбрано нашим подсознанием как законный способ ощутить реальность во всей полноте, не спешить с результатами, получить дофамин ожидания награды в виде удачной фотокарточки, проявленной и отпечатанной гораздо позже момента спуска затвора фотоаппарата. Вячеслав Корнев в книге “Философия повседневных вещей” пишет о своем опыте работы с плёнкой: “Непосвященным не понять этой магии, алхимии, мистики, когда после вспышки света лицо на снимке постепенно проявляется, выплывает из какой-то иной реальности. Или вдруг фотография темнеет, засвечивается, желтеет, идет радужными разводами от смешения реагентов или плохой промывки, намертво присыхает к глянцевателю…”.

У футуролога Элвина Тоффлера есть понятие “ожидаемой длительности”, суть которого в том, что восприятие времени человеком связано с его внутренними ритмами. Наш мозг с ранних лет приучается к определенной временной продолжительности тех или иных регулярных событий. Ребенок знает, что папа приходит с работы через много часов, и если он возвращается раньше, это значит, что что-то случилось, ломается ход привычных вещей. Резко изменившийся в последние десятилетия темп жизни вступил в конфликт с нашей эволюционно закрепленной “ожидаемой длительностью”, и это может разрушительно сказываться на психике. “Темп жизни — это не только и не столько разговорная фраза, источник шуток, вздохов, жалоб или этнических оскорблений, это решающе важная психологическая переменная, которая практически игнорируется” - пишет Тоффлер. Именно поэтому, когда мы покупаем хорошие механические часы, требующие времени для обслуживания и подзавода, мы не только удовлетворяем желание обладать красивой вещью - мы также возвращаемся к органичному для нас неспешному хронологическому потоку, мы отдыхаем, мы бережно замедляем темп жизни.

Одной из опций робота-пылесоса является умение строить виртуальную карту помещения. Для человека пространственная память не только важна, но критически необходима: обладая ей, мы знаем что яма на дороге опасна и ее надо обойти. Гиппокамп соотносит между собой размеры объектов, их сущность и расстояние до них, и помогает тем самым не упасть, даже если мы в первые идем по этой дороге и никогда не видели эту яму. Для нашей психики важно взаимодействие с вещами, имеющими пространственные и объемные характеристики. Так, электронная книга не даст той же гаммы ощущений, какую способна дать бумажная. Но дело тут не только в чувстве приятной тяжести тома или удовольствия от созерцания при чтении микроуглублений черных букв в белизне бумаги - тут есть практическое преимущество, польза. Эксперимент норвежского профессора Анне Манген показал, что качество усвоения материала при чтении обычной книги существенно выше, нежели при использовании книги на электронном носителе. Штука в том, что реальную книгу наш мозг воспринимает одновременно по нескольким каналам: вы не только видите строчки и абзацы текста, вы чувствуете, как вес книги распределяется в руках, когда вы переходите от одной страницы к другой, задействуете разные поля зрения, пространственное положение текста на странице и т.д. И хоть мы не осознаем это отчетливо, для работы мозга, для усвоения прочитанного все это очень важно.

Похожим образом работают бумажные записные книжки и ежедневники. Когда вы добавляете новую запись в свой Молескин, вы ощущаете пальцами твердость дерева карандаша, из-под хорошо заточенного кончика появляются частички графита, с контролируемым вами усилием они собираются в красивые реальные тонкие или жирные линии на ванильно-бежевом листе. Вы можете делать зарисовки, чертить и подчеркивать; можете закрыть ежедневник и потом снова открыть, полистать старые записи и вернуться к новым. Все это, в отличие от электронных to-do списков в смартфоне, удобных лишь тем, что они не занимают физическое пространство, действительно влияет на наши способности мыслить творчески, приходить к нестандартным решениям.  

С дискурсом реального и виртуального непосредственным образом связано понятие уникальности. Детективы прошлого распутывали преступления, опираясь на факт дефекта какой-нибудь литеры пишущей машинки, на которой было написано письмо-улика. Изготовитель-часовщик мог сделать гравировку личной подписи на детали внутри механизма даже без расчета, что надпись когда-нибудь увидят. У аналоговых вещей, в отличие от цифровых, есть гораздо больше потенциала быть уникальными. Вальтер Беньямин считал одной из базовых потребностей современного общества “приблизить вещи к себе”. Способом реализовать это желание стала возможность репродуцировать предметы, и, благодаря технологиям нового времени, уникальность была заменена повторяемостью. Почти любой физический объект сегодня можно тиражировать, сводя на нет таким образом степень уникальности до бесконечно малых величин. Цифровая вещь стирает понятие единичности до едва различимых теней, поощряет удобством, забирая что-то другое, не менее ценное. 

Самые жаркие дискуссии последнего времени в искусстве относятся к NFT. Non-Fungible Token (невзаимозаменяемый токен) - это всего лишь цифровой сертификат, надежно защищающий владельца виртуального произведения искусства, благодаря математическим алгоритмам технологии блокчейн, от кражи или подделки. Несмотря на то, что NFT - это всего лишь право на владение файлом изображения, в цене оно может не уступать дорогим произведениям искусства, написанным живым художником на реальном холсте реальными красками. Появление NFT может служить наглядной иллюстрацией слов Беньямина об исчезновении уникальности в современном мире: “Даже в самой совершенной репродукции отсутствует один момент: здесь и сейчас произведения искусства - его уникальное бытие в том месте, в котором оно находится.” Впрочем, сам принцип NFT не позволяет в полной мере соотнести эту ипостась искусства со свойствами репродукции. NFT принципиальным образом существует только в виртуальном виде, не может быть реальных копий NFT. Эта интересная вывернутость наизнанку понятия уникальности заставляет по-новому думать об окружающих нас вещах, побуждает задавать вопросы. Что вы выбираете: пиксель, уникальный тем, что принадлежит только вам, или льняной холст, покрытый минеральным пигментом, находящийся перед вами здесь и сейчас?